3 марта 1899 года родился Юрий Карлович Олеша (— 10.05.1960), прозаик, драматург, сценарист, поэт. В кругу писателей его называли «королём метафор». В последствии он сам себя назовёт «королём «Националя»», имея ввиду свой несчастный образ жизни.
«Моё время началось примерно в те дни, когда появилась мина и появился пулемет. Я родился в 1899 году, значит, в мире происходила англо-бурская война, в России уже был основан Художественный театр, в расцвете своей славы был Чехов…»
Удивительно, но я даже не пытаюсь настаивать на достоверности моего виденья обстоятельств, на некой правде, ставшей известной мне вопреки мировой неправде. Как маленький мальчик (лет десяти), который в прекрасном видит своё и только своё продолжение, а в горьком и ужасном, но ещё абстрактном мире — проявление к нему враждебной силы. Впоследствии эта сила обретёт конкретные формы, и во взрослом своём состоянии он (мальчик) ассоциативно подметит её в окружающих людях, совсем близко. Всё меньше станет думать о том, как хорош этот мир, и красота померкнет, как и он сам, растративший силы на занудные измышления о противоборстве и тщетности бытия. Я допускаю, что и читатель…
В разные годы Олешей написаны: «Три толстяка» (1924), «Зависть» (1927), пьеса «Заговор чувств» по мотивам «Зависти» (1929), сборники рассказов «Вишнёвая косточка» (1931) и «Избранное» (1935), драма «Список благодеяний» (1931), «Ни дня без строчки» — составленные Шкловским, вдовой писателя О. Г. Соук (1965). Он «не был ни карьеристом, ни льстецом… он был вырезан из чистого кристалла воображения» (Б. Ямпольский).
Пишут, что после 1934 года сценарии Олеши были запрещены, рассказы не печатались, их пересказывали друг другу. Но это верно лишь отчасти. «Строгий юноша» с подзаголовком «пьеса для кинематографа» напечатан в журнале «Новый мир» в день открытия 1-го съезда советских писателей. В 1936 был снят одноимённый кинофильм. Его выступление на том же съезде произвело на всех громадное впечатление. Писатель отстаивал право на свой внутренний мир и свободу творчества. В 1938 вышел антифашисткий к/ф «Болотные солдаты», в 1939 «Ошибка инженера Кочина» (оба — в соавторстве с А. В. Мачеретом). Были и другие проекты. Олеша писал сценарии для мультфильмов, стихи для детей — сборник «О лисе» (1948). «Просто та эстетика, которая является существом моего искусства, сейчас не нужна, даже враждебна — не против страны, а против банды установивших другую, подлую, антихудожественную эстетику».
Известность Олеши, как автора «Трёх толстяков» и чего-то там ещё, обусловлена отсутствием на его творчество внятной литературной критики. Да она и не могла случиться до сей поры ввиду явной преувеличенной идеализации литературного процесса (метОды соцреализма). Все мы на этом процессе оказывались в роли подсудимых, которым априори вменялось в вину интересы «общественного развития». Из ныне оставшихся в живых литературных критиков также никто не избежал комплекса неполноценности. Именно потому, что остались живы… А ведь это так страшно! Когда ты сам себе вина.
шарж Кукрыниксов
Алкоголизм Олеши всегда объяснялся слабостью его характера. Но, судя по его творческому потенциалу, и это далеко не так. Именно обстоятельства места, которым Олеша доверился, как поступила бы всякая открытая душа, и в которые он пытался затолкать свои творческие прозрения, послужили причиной его страшной болезни.
Решиться работать в одиночку, мыслить исключительно самостоятельно без оглядки на социалистическое общество, в которое веришь, которому служишь своей человеческой правдой — разве это не повод запить? Запить мучительно и горько, пока вытравливается эта самая «вера». Вот только здоровья никакого не хватит, не говоря уже о времени. Поэтому многое из того, что мыслил Олеша, что ему грезилось и что осталось в его Дневнике, он так и не сумел сформулировать, проявить художественно. Однако тем, кто уже сегодня ищет в себе творческие пути возрождения, будет небезынтересно воспользоваться и этим, пусть малым, но драгоценным опытом выдающегося литератора.
«Все опровергнуто, и все стало несерьёзно после того, как ценой нашей молодости, жизни — установлена единственная истина: революция».
«Теперь я думаю о том, что вот уже нахожусь я в том возрасте, когда все герои классиков оказываются моложе меня. Я стал старше всех героев литературы, я, маленький, нуждавшийся в усиленном питании, похожий на маму… Я перерос героев великой литературы. Стоит ли мне читать после этого? Могу ли я учиться у более молодых, могу ли подражать героям, которые моложе меня? Читать было интересно постольку, поскольку книги каким-то боковым образом говорили мне о будущем. Это было в ранней юности. Тогда я читал вперед. Теперь я читаю назад. Тогда, читая, я находился в будущем времени — и это было легко. Теперь, читая, я сползаю в прошлое — и это мучительно, трудно…»
«Если в день похорон матери Маяковского, когда прошло около двадцати пяти лет, как я играл с Маяковским в карты, пил с ним вино, разговаривал о жизни и о литературе, то есть уже само собой, был в славе и пользовался хорошим отношением такого выдающегося человека, как Маяковский, если, повторяю, я, в день смерти его матери не могу пойти на панихиду из боязни обратить на себя внимание именно по поводу оборванной на мне одежды, то значит, уже в самом моем характере заложена эта оборванная одежда, это нищенство, другими словами, я сумасшедший».
«Вероятно, я не вынесу старости. Будет день, когда я, как Гоголь, приду домой и лягу с тем, чтобы дождаться вот так, одетым, здоровым, смерти…»
«Подумать только, среди какого мира живешь, и кто ты сам! А я ведь думал, что самое важное, это не ставить локти на стол!»
«Нет ничего — ни дружбы, ни любви… Есть только возможность поднять с земли в тени огромного дерева зеленый шар, который я увидел впервые в жизни. Кто ты, зеленый шар?»
Этими строчками заканчиваются дневниковые записи Олеши.
Один писатель, выпустивший множество книг, как-то сказал Олеше:
«Как же мало вы написали за свою жизнь, Юрий Карлович! Я всё это могу прочесть за одну ночь».
Олеша отреагировал молниеносно:
«Зато я всего за одну ночь могу написать всё то, что вы прочитали за всю свою жизнь!..»
Однажды поздно ночью Олеша с приятелями возвращался домой и заметил, что в доме писателей в проезде Художественного театра все окна темные. Его возмущению не было предела:
«Вы только подумайте: все уже спят! А где же ночное вдохновение? Почему никто не бодрствует, предаваясь творчеству?!»
