Крокодил

Фантастическая повесть «Крокодил» осталась незаконченной. Её первые главы вышли во втором номере журнала «Эпоха» в 1865 году. В предисловии редакции в шутливой форме объяснялось, что повесть только подписана Фёдором Достоевским. Якобы повесть была принесена на квартиру к Достоевскому молодым человеком, пожелавшим остаться неизвестным, и неизвестному автору неизвестно почему редакция решила сочинить псевдоним — Семён Стрижов. (На самом деле в «Крокодиле» тоже упоминается имя рассказчика — Семён Семёныч.)

«Эпоха» вела бурную литературную полемику с «Современником». Ещё в 1864 году Салтыков-Щедрин в едкой «драматической были» «Стрижи» представил редакторский коллектив «Эпохи» стайкой стрижей. Достоевский был выведен под именем «Стрижа четвертого, беллетриста унылого». После Салтыкова-Щедрина полемикой с «Эпохой» увлекался М.А. Антонович, Достоевского он называл уже обер-стрижом.

Как видим, «Эпоха» от «стрижей» не отбивалась, а напротив, использовала в своих интересах. Почему я остановилась на этом моменте? Потому что предисловие редакции в дополнение к имени-отчеству дало нам фамилию рассказчика в повести «Крокодил».
Итак, Семён Семёныч Стрижов рассказывает фантастическую историю, как крокодил, которого показывали в Пассаже, проглотил его друга и сослуживца — Ивана Матвеича. Для придания большей достоверности стоит дата происшествия — 13 января 1865 года.

По признанию Достоевского, он хотел «написать одну фантастическую сказку, вроде подражания повести Гоголя «Нос»». Как же получилось, что такое невинное желание привело к большому скандалу и обвинению Достоевского в создании пасквиля на трагическую судьбу Чернышевского, который в то время уже находился на каторге в Сибири?

Обвинение Достоевскому высказал фельетонист газеты «Голос»: «Совета нашего, конечно, г-н Ф. Достоевский не примет, но мы всё-таки посоветовали бы ему остановиться на четвёртой главе этого крайне бестактного рассказа, о котором ходят уже толки, весьма неблагоприятные для репутации журнала «Эпоха» и для самого г-на Достоевского» (Голос. 1865 3 апр. № 93).

Случайность или нет, но дальше четвёртой главы Достоевский действительно не пошёл. Только в 1873 году (№ 3. С. 61–64) в газете-журнале «Гражданин» вышла статья «Нечто личное», в которой Достоевский очень сожалеет, что не развенчал слухи об аллегоричности своего «Крокодила». В этой же статье он утверждает, что нападки «Современника» на «Преступление и наказание» также были обусловлены сплетнями, ходившими вокруг сюжета повести «Крокодил».

Столько времени прошло с тех пор, но однозначного ответа, хотел ли Достоевский показать в проглоченном чиновнике Чернышевского, как не было, так и нет. А всё дело в том, что в тексте «Крокодила», если читать его как аллегорию, нет ничего, что могло бы свидетельствовать против версии фельетониста «Голоса». Если же предположить, что Достоевский не хотел аллегории, но как-то само так вышло, не будет ли такое предположение ещё более обидным? Получается, что читатели сразу заметили аллегорию, но автор в упор не хотел её видеть, а заодно подогревал интерес к своему журналу, не пользующемуся большим спросом у подписчиков.

Даже спустя семь лет после выхода «Крокодила» оправдания Достоевского не выглядят бесспорными. Ведь он пишет, что хорошо помнит свои встречи с Чернышевским и Некрасовым, но при этом ошибается и во времени (на целых три годах), когда они происходили, и в названии прокламации, обсудить (а лучше сказать — осудить) которую он приходил к Чернышевскому. Достоевский пишет, что это была прокламация «К молодому поколению», а имеет в виду «Молодую Россию». Так что я не буду становиться на сторону Достоевского или журнала «Голос», а просто покажу те места в тексте, которые могли настроить против Достоевского всю прогрессивную общественность (простите мне этот штамп). И настроили ведь. Причём местами так смешно написано! Например, про сон в самом конце третьей главы: «Всю ночь снились мне только одни обезьяны, но под самое утро приснилась Елена Ивановна…» И ведь пожалеешь, что повесть не закончена. Елена Ивановна — супруга Иван Матвеича.

Итак, первый пример, после которого у читателя могло появиться подозрение, не аллегория ли это. Рассказчик: «Но опишу в подробности, потому что я всё время стоял неподвижно и успел разглядеть весь происходивший передо мной процесс с таким вниманием и любопытством, какого даже и не запомню. «Ибо, — думал я в ту роковую минуту, — что, если б вместо Ивана Матвеича случилось всё это со мной, — какова была бы тогда мне неприятность!»» Все знают, что Достоевский как раз тот самый, единственный, русский писатель, с которым произошла точно такая же «неприятность». Следовательно, кому, как не ему, относиться к судьбе ссыльного Чернышевского с наибольшим вниманием?

Читатель в моём лице начинает склоняться к мысли об аллегории и видит вопрос немца, который показывал крокодила:

«— Он дразниль крокодиль, — зачем ваш муж дразниль крокодиль!»

Вопрос был к вышеупомянутой Елене Ивановне. Посмотрим, что она из себя представляет:

«…Много раз случалось со мною неудержимое желание поцеловать её в головку или в румяненькую щёчку. И хотя я никогда не приводил сего в исполнение, но каюсь — не отказался бы поцеловать её даже и в губки. И не то что в губки, а в зубки, которые так прелестно всегда выставлялись, точно ряд хорошеньких, подобранных жемчужинок, когда она смеялась. Она же удивительно часто смеялась. Иван Матвеич называл её, в ласкательных случаях, своей «милой нелепостью» — название в высшей степени справедливое и характеристичное. Это была дама-конфетка и более ничего».

Не могу знать, называл ли Чернышевский свою Ольгу Сократовну «милой нелепостью», но обожание, которое окутывало её со всех сторон, передано в романе «Что делать?» примерно так же, как в «Крокодиле» Достоевским выведено возникшее у всех мужчин желание опекать Елену Ивановну.

Поначалу эта опека заставила несчастного Ивана Матвеича ревновать: «…ревновал свою супругу к Андрею Осипычу и знал, что она рада съездить поплакать перед образованным человеком, потому что слёзы к ней очень шли». Поэтому Иван Матвеич предложил Елене Ивановне разделить с ним судьбу и позволить крокодилу поглотить её. Мало того, Иван Матвеич предложил и своему домашнему другу (рассказчику) быть третьим проглоченным.

Тема измен Ольги Сократовны разбиралась в первой статье цикла — «Зеркало «Набоков»», поэтому сейчас мы не будем останавливаться на возможных прототипах этого третьего проглоченного, а продолжим тему случайности возникшей аллегории. Достоевский пишет в статье «Нечто личное»: «Хорошенькая, но глупенькая жена чиновника, радующаяся своему положению «как бы вдовы», это. Но тут уже так грязно, что я не хочу мараться и продолжать разъяснение аллегории».