Сергей Каревскийhttp://literart.ru
Фотограф. Писатель. Сотрудник Русского ПЕН-центра. Создатель сайта literart.ru, посвящённого теме онтологии текста. Автор книги «Супраментальный роман».

Интересно получается, написать, чтобы все подумали, что это Ольга Сократовна — можно, а объясняться слишком грязно? Можно подумать, что действительно случайно нарисовалась эта аллегория. «Итак, я теперь вроде вдовы, — прибавила она с обольстительной улыбкой, очевидно интересуясь новым своим положением, — гм… всё-таки мне его жаль!..» Увы, и наброски к «Крокодилу» случайность не подтверждают. В набросках, помимо Елены Ивановны, упоминается ещё и её сестра, что косвенно подтверждает Ольгу Сократовну Чернышевскую (урождённую Васильеву) в качестве прототипа. Набоков без всякого стеснения рассказывал историю любви Добролюбова и Анны Сократовны Васильевой, в которой Ольга Сократовна выглядела странно. Причём и Добролюбов, и Анна Сократовна ушли из жизни очень рано, в возрасте 25 лет. Первый от туберкулёза, вторая закончила жизнь самоубийством, находясь в несчастливом браке.

Поскольку «Крокодил» не закончен, наброски к нему важны. Что же предполагал Достоевский в развитии образа Елены Ивановны? «Елена Ивановна загуляла», — недвусмысленно пишет он. А также в скобках делает пометку: «NB. Но, имея любовника, обиделась, что муж позволил ей иметь любовника». Кажется, всё общество было в курсе, что Чернышевский ничем не ограничивал свободу своей супруги, а она в письмах упоминала своих любовников иванов фёдоровичей. Но писать об этом никому не позволялось. А Достоевский в «Крокодиле» написал: «Прощай же, будь спокойна и не отказывай себе в развлечениях. До завтра!»

Иван Матвеич не просто позволил жене веселиться, он хотел сделать её центром притяжения, литературной дамой:

«— Имею на неё особые виды, — начал он нетерпеливо. — Если буду знаменит здесь, то хочу, чтоб она была знаменита там. Учёные, поэты, философы, заезжие минералоги, государственные мужи после утренней беседы со мной будут посещать по вечерам её салон».

Пожалуй, про Елену Ивановну больше нечего добавить. Посмотрим теперь на Ивана Матвеича. Вернее, послушаем его, поскольку увидеть его в недрах крокодила проблематично. Голос довольно неприятный:

«Голос его был заглушённый, тоненький и даже крикливый, как будто выходивший из значительного от нас отдаления». Со временем голос всё больше портится, Иван Матвеич уже кричит «визгливым голосом, чрезвычайно на этот раз отвратительным». Про неприятный голос и смех Чернышевского рассказывал и Набоков.

Общий знакомый рассказчика и Ивана Матвеича — Тимофей Семёныч — уверен, что произошедшее проглатывание является закономерностью:
«— Представьте, — сказал он, выслушав, — я всегда полагал, что с ним непременно это случится».

Аргументирует Тимофей Семёныч так:

«—Прыток-с, заносчив даже. Всё «прогресс» да разные идеи-с, а вот куда прогресс-то приводит!»

И далее поясняет: «…люди излишне образованные лезут во всякое место-с и преимущественно туда, где их вовсе не спрашивают».
Иван Матвеич неожиданно для всех нашёл в своём положении проглоченного большой плюс, он строит планы:

«Таким образом, надо полагать, что все образованнейшие люди столицы, дамы высшего общества, иноземные посланники, юристы и прочие здесь перебывают. Мало того: станут наезжать из многосторонних провинций нашей обширной и любопытной империи. В результате — я у всех на виду, и хоть спрятанный, но первенствую. Стану поучать праздную толпу. Наученный опытом, представлю из себя пример величия и смирения перед судьбою! Буду, так сказать, кафедрой, с которой начну поучать человечество».

Если у читателя ещё оставались сомнения, Чернышевский ли изображён в рассказе, то упоминание Фурье их полностью должно было развеять:

«Несомненно изобрету новую собственную теорию новых экономических отношений и буду гордиться ею — чего доселе не мог за недосугом по службе и в пошлых развлечениях света. Опровергну всё и буду новый Фурье».

Иван Матвеич настолько тщеславен, что легко может променять жизнь на известность:

«Давно жаждал случая, чтоб все говорили обо мне, но не мог достигнуть, скованный малым значением и недостаточным чином. Теперь же всё это достигнуто каким-нибудь самым обыкновенным глотком крокодила. Каждое слово моё будет выслушиваться, каждое изречение обдумываться, передаваться, печататься. И я задам себя знать! Поймут наконец, каким способностям дали исчезнуть в недрах чудовища».

В недрах чудовища Иван Матвеич занимается исследованиями. Первое его открытие — крокодил внутри пустой. Может ли это быть о Сибири? Конечно, да. А почему крокодил глотает людей? Потому что природа не терпит пустоты.

Иван Матвеич продолжает расхваливать преимущества своего положения:

«Но я докажу, что и лежа на боку, — мало того, — что только лежа на боку и можно перевернуть судьбу человечества. Все великие идеи и направления наших газет и журналов, очевидно, произведены лежебоками; вот почему и называют их идеями кабинетными, но наплевать, что так называют! Я изобрету теперь целую социальную систему, и — ты не поверишь — как это легко! Стоит только уединиться куда-нибудь подальше в угол или хоть попасть в крокодила, закрыть глаза, и тотчас же изобретёшь целый рай для всего человечества. Давеча, как вы ушли, я тотчас же принялся изобретать и изобрёл уже три системы, теперь изготовляю четвёртую. Правда, сначала надо всё опровергнуть; но из крокодила так легко опровергать; мало того, из крокодила как будто всё это виднее становится…»

Что могут добавить к образу Ивана Матвеича наброски к повести?

Вот небольшой диалог о некомпетентности:

«— Я буду распространять естественные науки.

— Но ведь ты их не знаешь?

— Это ничего не значит. Я буду распространять, что надо изучать естеств<енные> науки. К тому же я их знаю.

— Когда же ты успел выучить?..

— Я их знал, к тому, я могу сообщать многие сведения».

Зеркало «Достоевский»

Предыдущая статья