Это было давно. Настолько давно, что можно забыть и придумать заново. Но зацепилось в памяти за край дождя, который шёл и закончился у меня на глазах. Наверное, меня впервые поразил этот переход из одного состояния в другое. Как? Как это произошло? Дождь шёл и закончился. Смешно ведь. Так не бывает.

Мы вышли с мамой из подъезда.

— Мама, ты видела?

— Что?

— Дождь был и закончился.

— Да, надо было надеть на тебя резиновые сапоги. Теперь не наступай в лужи. Обходи.

У мамы всегда спокойный, рассудительный голос. Ни разу не помню, чтобы она повышала его, говорила о чём-нибудь сердито или в раздражении. Наверно поэтому сегодня меня никто не слышит. Даже собственные дети переспрашивают, что я там тихо бубню себе под нос. Изменилась интонация в отношениях друг к другу.

У подъезда появилась прекрасная перламутровая лужа. В ней стоит грузовик дяди Паши. И резина на колёсах блестит, утонувшая отчасти в грязи. Я держу маму за руку, наблюдая, как расширяются огромные маслянистые пузыри, неторопливо сползающие к краю. Я спросил: «Мама, а можно любить сразу двух девочек?»

В нашу группу фигурного катания при стадионе «Динамо» приходят две близняшки. Я боюсь взглянуть на них повнимательней, поэтому не различаю друг от друга. Переполняющие меня чувства не столько соприкасаются, сколько впитывают, забирают в себя пространство целиком. Я наблюдаю за близняшками боковым зрением. Это две туго заплетённые косички, две стянутые широкими поясами талии, гладкие, словно отполированные, локти и так далее.

Мама сжала мне ладонь и ответила: «Люби, пока любится».

Мне пять лет. В спортивную школу фигурного катания записывают чуть ли не с младенчества. Мне нравится наблюдать за каждым движением катающихся девочек, но не напрямую, а как бы издали, откуда каждую секунду всё меняется.

Я прижимаюсь щекой к маминому пальто и ещё раз пробую вместить в себя мир одним глотком воздуха.