Водной руке пластиковый стаканчик с кофе, в другой телефон. Руки заняты. Душа занята. Сумбур вместо музыки. И кругом линии, широкие мазки кистью, струи фонтанов — всë пространство забито. Забито с зимы, растаявшей ленью, заплясавшей по лужам, захандрившей смоляной тенью в пол-улицы, солнцем нацарапанной зеленью. Штамп. Попробуй освободить себя из этой картины. Тебе потребуется селфи. Но не само изображение. А как будут на него смотреть и говорить про себя, про своë: какая ерунда.
***
Вот, что бы я хотел? Сокровенное желание от «быть или не быть», когда на кухне утром с выпученными глазами жарю яичницу. Для этого надо всë выбросить, все лишнее и даже нужное, всю вселенную, чтобы оголить желание, сделать его подлинным. Начать (или нАчить) с белого, чистого листа. Тогда желание становится уязвимым, оно истончается и уже проверенно на банальность. Лишь ничего уже, по сути, не хочется… оголил… кроме яичницы.
***
Когда назначена встреча с детьми (давно взрослыми, самостоятельными), нет ничего странного в том, что через пятнадцать минут после моего выхода из дома и спланированного по времени маршрута до точки соприкосновения… некоторые из них пишут: прости, не успеваю, твой внук заболел, упал головой об стену, перенесли тренировку по горным лыжам, фигурному катанию, опоздала на самолёт, намылила голову — вода закончилась… закипит через полчаса. Я изначально готов ко всему. Отношения детей с пожилыми родителями строятся на тончайших энергиях — любая подвижка выходит на уровень тектонических сдвигов, затмений и местных катаклизмов.
***
Помнишь песенку времëн Советов: «О любви не говори, о ней всë сказано»? Там есть такие слова: «Всё сказать лишь блеском глаз». Больше никаких ассоциаций с этой песенкой. Никаких.
Я не верю в мистические шуры-муры с реальностью. Не потому что я совсем не признаю ничего метафизического, магического и прочее. У меня с эзотерикой чисто стилистические разногласия. Никогда так скверно, да ещё на протяжении нескольких столетий, не переводили с языка вселенной на синхрон человеческого самолюбования. «В то время, как Моисей запрещает «сотворять изображения» Того, чьё имя не должно произноситься всуе, Спиноза идёт дальше. Он делает ясный вывод, что Бога даже нельзя описывать. Человеческий язык совсем не подходит, чтобы выразить идею об этом «Существе», которое совершенно уникально».
Однако, чувствовать и действовать через восприятие другого человека невозможно запретить. В этом и заключается мистический взгляд на вещи, который становится предвестником искусства.
Я смотрю на себя твоими глазами, и я прекрасен — о Боже!
Я остаюсь отцом.
Я был плохим отцом. Я был хорошим отцом.
Я был и остаюсь им независимо от расстановок главного волшебника.
Мы не в состоянии охватить своими чувствами то, что определяет нас как чувство.
Остаться в твоëм взгляде, в твоих глазах (у шерлока холмса в глазах потерпевшего остаëтся образ крайних мгновений). Притерпелось, и отправилось письмо в вечность. Дочь моя.
***
1. Полбуханки чёрного, батон белого.
2. Помидоры, огурцы, петрушка.
3. Картошка 3 кг.
4. Конфеты, молоко, ряженка.
5. Детский шампунь.
6. Сам реши…
***
Зачем нужны подобные заметки? Мелкие, никчемные, понятные одному себе. А я вам скажу. Вовсе не для впечатлений. Не для запечатлений неких треугольных пакетиков молока и красных крышечек из толстой фольги на ряженке. Никакие это не «приметы времени», не атмосфера. Только блуждающие, суетные человеки могут вздрагивать при подобных воспоминаниях. Ах, поворот дороги у лесопилки, ах бабушкин фартук, в который было спрятано столько обид и детских секретов. Научитесь жить в пустоте, — говорит нам время. Потерялось больше, чем нашлось — неужели не понятно? Только так мы сможем различить интонацию, уловить запутавшуюся в мельчайших подробностях мелодию. Мелодия ещё тоньше-тише, ещё незаметнее, неразличимее, чем памятный «фартук».
А интонация была и есть такова. Ничего не изменилось. Особенно в мае. Те же похолодания до полночных мурашек, когда еë рука нема, словно неживая. И не будет она с тобой целоваться по непонятным причинам. И такой же терпкий запах сирени, заносимый одним взмахом ресниц, окликающих бурю.
