Галина Бурденко

Предуведомление

Эта статья получилась наиболее конспективной и наименее аналитической из всех статей цикла «Кривые зеркала, или Реабилитация Чернышевского». Напомню, что в него входят статьи «Зеркало «Набоков»» и «Зеркало «Толстой»». Я уж подумала, не сократить ли её, но оставила как есть. Если мне было важно сделать такой конспект, возможно, и читателю будет интересно иметь его под рукой.

Разберём у Фёдора Михайловича три написанных в разных жанрах произведения, в которых мог отразиться Чернышевский и его теории, — «Зимние заметки о летних впечатлениях», «Записки из подполья» и «Крокодил». Логично идти от самого раннего — к самому позднему.

Конспективность статьи объясняется очень просто. Достоевский в представленных произведениях — философ и публицист, анализировать и без того аналитические тексты нет смысла.

Зимние заметки о летних впечатлениях

Этот публицистический очерк был опубликован в журнале братьев Достоевских «Время» в начале 1863 года. Само путешествие Фёдора Михайловича в Европу состоялось в 1862 году. В названии публикации был обозначен жанр: «Зимние заметки о летних впечатлениях. Фельетон за всё лето». Непосредственно о Чернышевском Достоевский не пишет. Но в своей беспощадной критике он упоминает все философские течения, из которых Николай Гаврилович вывел теорию разумного эгоизма. И Достоевскому это не составило труда, потому что кружок Петрашевского, нахождение в котором обошлось Фёдору Михайловичу так дорого, тоже преклонялся перед идеями утописта Шарля Фурье. Кажется, Фёдор Михайлович ненавидел кумиров нигилистической молодёжи до умопомрачения.

Интересна ли вообще Достоевскому полемика с Чернышевским? Да, интересна. В письме к Я.П. Полонскому от 31 июля 1861 года читаем: «Чернышевский начал ряд статей о современной журналистике; преимущественно отвечает своим неприятелям. Очень бойко и, главное, возбуждает говор в публике, а это важно. Поставил себя очень рельефно и оригинально. В этой оригинальности, разумеется, и недостатки его. Мы, может быть, скажем что-нибудь по поводу его полемики, и скажем с полным беспристрастием».

Оценка «рельефно» для Фёдора Михайловича характерна, он и Полонскому посоветовал писать рельефно, когда речь зашла о романе «Свежее преданье», оставшемся незаконченным: «Если Вы в этом году напечатаете ещё хоть только 3 главы, то цельно и рельефно поставите Ваше произведение перед публикой. Узнают, с чем имеют дело, и много будут ждать от романа».

Попробуем разобраться, каким образом публицист Достоевский настроил против себя просвещённую Европу. И это при том, что его писательский гений в Европе признан безоговорочно, а само признание когда-то вернуло Достоевского в советские школьные учебники (из которых его несколько раз вычёркивали как реакционного писателя).

Посмотрим поближе на впечатления Достоевского, в первый раз оказавшегося за границей. Под этим выводом, наверное, мог бы подписаться любой турист:

«…Я сам ничего не видал в порядке, а если что и видел, так не успел разглядеть. Я был в Берлине, в Дрездене, в Висбадене, в Баден-Бадене, в Кёльне, в Париже, в Лондоне, в Люцерне, в Женеве, в Генуе, во Флоренции, в Милане, в Венеции, в Вене, да ещё в иных местах по два раза, и всё это, всё это я объехал ровно в два с половиною месяца! Да разве можно хоть что-нибудь порядочно разглядеть, проехав столько дорог в два с половиною месяца?»

Чувствуется, однако, лукавство. Потому что жалобой на нехватку времени Достоевский «оправдывает» своё нежелание описывать достопримечательности. Ему интересно только то, что происходит в умах. Вооружившись скальпелем, Фёдор Михайлович, аккуратно готовит череп европейца к трепанации, а вместо анестезии немного эпатирует пациента.

«Берлин, например, произвёл на меня самое кислое впечатление…» — пишет Достоевский и тут же извиняется, мол, был там один день, измучился в дороге, болела печень. И всё равно ведь настаивает на том, что не стоило ехать: «Берлин до невероятности похож на Петербург. Те же кордонные улицы, те же запахи, те же… (а впрочем, не пересчитывать же всего того же!). Фу ты, бог мой, думал я про себя: стоило ж себя двое суток в вагоне ломать, чтоб увидать то же самое, от чего ускакал?»

В Дрездене ему не приглянулись женщины, в Кёльне разочаровал собор («это только кружево, кружево и одно только кружево, галантерейная вещица вроде пресс-папье на письменный стол, сажен в семьдесят высотою») и то, что за посещение нового моста берут деньги.